Стереотипное мнение о равнодушии юристов, в общем, соответствует действительности, по крайней мере, в отношении хороших юристов. Симпатии и антипатии приводят к плохому суду, плохой защите, плохому правоприменению. Как обвинение, так и защита только выиграют от социопатического (если можно так выразиться) судопроизводства. Будь вы бездомным, живущим на пособие, или миллиардером, вы в равной степени выиграете, если вашим юридическим консультантом будет социопат. Я не стану принимать во внимание ваши нравственные изъяны; я буду неукоснительно придерживаться буквы закона и стараться выиграть любой ценой, а я люблю выигрывать – как в своих, так и в чужих делах.
Юристам приходится иметь дело с вещами, от которых большинство людей с отвращением отворачиваются. Нейрофизиолог и исследователь социопатии Джеймс Феллон хвалит социопатов за то, что они не чураются «грязной работы», к которой большинство людей не проявляет интереса, но которая тем не менее должна быть сделана. Например, адвокат должен представлять в суде интересы людей, чье поведение страшно или отвратительно. Кто-то должен защищать Бернардов Мэдоффов и О. Симпсонов. Социопаты не только охотно берутся за такую работу, но и выполняют ее лучше других. Умение балансировать к собственной выгоде на тонкой грани между добром и злом не только приносит моральное удовлетворение, но и помогает быть хорошим юристом. Адвокаты знают: факт становится фактом только после того, как ценой больших усилий его извлекут из моря всяческих «может быть». Подобно всем социопатам, адвокаты и прокуроры понимают эгоистические интересы, таящиеся в человеческих душах, и раскрывают скрытые мотивации и грязные тайны, прячущиеся за кулисами преступления.
В юриспруденции есть термин, редко употребляемый в других сферах человеческой деятельности, – диспозитивность. Это юридическая категория, характеризующая возможность свободного распоряжения субъекта права его правами. Диспозитивная норма закона, или диспозитивность факта, подразумевает, что по поводу какого-либо деяния может быть принято как обвинительное, так и оправдательное заключение. Например, представьте себе, что я прохожу мимо человека, истекающего кровью на тротуаре в 20 шагах от больницы, но не останавливаюсь, чтобы оказать ему помощь. Если я не знакома с этим человеком, то данный факт является диспозитивным; закон гласит, что незнакомец не обязан оказывать помощь раненому и свободен от ответственности. Дело закрыто. Все другие факты не имеют никакого значения: крики жертвы о помощи, то, что у меня был с собой телефон и я могла позвонить в «Скорую». Не имеет значения даже то, что, допустим, у меня с собой был набор первой помощи и хирургические перчатки. Концепция диспозитивности редко употребляется вне юриспруденции, так как в обычной жизни практически ни одно суждение не соответствует ей. Жизнь держится на расплывчатых моральных и социальных нормах, раздражающих сложностью и неэффективностью. Закон прям и откровенен; флеш бьет стрит независимо от руки. Именно поэтому закон всемогущ. Если закон говорит, что вы не убивали, то при всех ваших злокозненных намерениях и целях, как это наглядно проиллюстрировал процесс по делу О. Симпсона, вы не убивали. Закон, конечно, содержит ошибки, но мы прикидываемся, будто это не так. Такой подход делает закон козырным тузом, поскольку вы можете так повернуть ситуацию, чтобы он оказался на вашей стороне.
Вероятно, из-за того, что в юридических играх очень высокие ставки, зал судебных заседаний так часто превращается в сцену величайших человеческих трагедий. Однако я считаю, что мое громадное преимущество в том, что меня не волнуют эмоции, захлестывающие большинство участников заседания. Я, например, невосприимчива (а может быть, и слепа) к проявлениям праведного гнева. В детстве нас, меня и моих братьев и сестер, время от времени стыдили за поступки, вызывавшие справедливое негодование и ярость родителей. Мать оправдывала свои акты насилия и оскорбления в наш адрес необходимостью приучать детей к дисциплине наказаниями, каковые считаются естественной прерогативой родителей. Получалось, что колючки элементарной жестокости паковались в оболочку нравственной правоты и могли повторяться каждый божий день, когда несмышленого ребенка застукивали за кражей соседских яблок.
Только поступив на юридический факультет, я смогла в этом разобраться и понять, что никогда не буду в этом участвовать. В каждом спецкурсе нас знакомили с ужасающими историями о мошенничествах, обманах и принуждении, показывавшими, как находчивы и изобретательны могут стать люди, желая зла другим. Иногда такие истории оказывались слишком жестокими для нежных душ моих сокурсников. Они загорались гневом, возмущались и расстраивались по поводу событий, происшедших десятки, а то и сотни лет назад с давно умершими незнакомцами. Глядя на однокурсников, я восхищалась, но одновременно и нервничала. Совершенно очевидно, что эти люди чувствовали нечто недоступное мне. Студенты высказывали смехотворные, совершенно алогичные предложения, призывали к бдительности, совершенно забыв о взвешенных и четких статьях закона. Но они не отождествляли себя с растлителями детей и насильниками из старых судебных дел и предавались праведному гневу, определявшему их решения. К таким людям студенты-юристы применяли другие нормы, нежели к преступникам, с которыми могли себя отождествить. Сидя в аудитории, я видела, как меняются правила, когда верх берет сопереживание.
Импульсивное поведение характерно не только для академической обстановки студенческих аудиторий юридического факультета, но и – в еще большей степени – для общественных мест. Почти в каждом кинофильме показано исполнение самых темных человеческих желаний, связанных с насилием. Сын мстит матери. Отец мстит дочери. Муж мстит жене. Каждый следующий акт мести ужаснее предыдущего. Мало помешать злодею действовать, нам надо, чтобы он страдал, и как можно сильнее. Возникает впечатление, что само существование зла – или того, что называют злом, – обеспечивает добро возможностью безнаказанно и с полным моральным правом творить такое же зло. Восприятие сублимации страдания извиняет причинение вреда.