Исповедь социопата - Страница 41

Недавно я смотрела по телевизору одну из классических таинственных драм, когда зрители в течение фильма стараются угадать, кто убил главного героя. Один персонаж, став свидетелем множества интриг и неблаговидных поступков, в отчаянии восклицает: «Мне очень тяжело понять, кого можно назвать злодеем, а кого просто испорченным». Но есть ли разница между испорченностью и злодейством? Кто заслуживает милости, а кто безнадежен?

Я никогда не считала себя злодейкой. В Церкви меня научили, что я – дитя Бога. Читала я и Ветхий Завет. В Первой книге Царств есть эпизод, в котором 42 ребенка были растерзаны медведями за оскорбление пророка Елисея. Для меня не было большой натяжкой поверить, что такой Бог вполне мог быть моим отцом.

Да и кто без греха? Если быть честными, то надо признать, что каждый из нас считает себя в принципе хорошим человеком. В книге Дэна Ариэли «Вся правда о неправде» («The Honest Truth About Dishonesty») описана история о хищении в магазине подарков Центра творчества имени Кеннеди. Хищения совершались пожилыми волонтерами, заведовавшими открытой незапертой кассой. Это не было ограбление, когда преступник похитил все деньги. Нет, каждый брал понемногу на личные нужды. Короче, мошенничают и обманывают все, и если подумаешь, что делают все, то начинаешь считать себя не самым плохим на Земле человеком.

Когда на летней практике мы с подругой, поставившей мне диагноз «социопатии», обсуждали религиозные вопросы, она утверждала, что христианское понятие греха касается состояния бытия, а не конкретных поступков. Мы все грешники – и одновременно мы все спасенные. Она думает, что зло, если это слово вообще имеет какой-то смысл, означает не признание в том, что сегодня вот это я сделал правильно, а вот это нет. По ее мнению, зло не в том, пьешь ли ты кофеин или перебираешь четки. Зло по сути отличается от прегрешения.

Видимо, это верно, и поэтому именно в эпоху нашей реформированной религии, когда упор делается не на грех, а на спасение, пожилые волонтеры, запускавшие руки в общественную кассу, не считали, что совершают дурной поступок, и уж точно не считали себя воплощением зла. Никто не знает, где границы между «быть хорошим», «быть достаточно хорошим» и «быть плохим». Если современная Фемида и слепа, то она обладает весьма избирательной слепотой, так как закрывает глаза на нормальные прегрешения нормальных людей и немедленно обнаруживает аномальные, к которым предрасположены такие люди, как я.

Я помню свое первое столкновение с правосудием, оказавшее на меня большое воспитательное воздействие. Я всегда любила читать и могла целыми днями сидеть за книгами. Родители стремились занять нас работой по дому, чтобы мы не смотрели телевизор, но, видя, что я читаю, оставляли меня в покое. Когда мне было семь или восемь лет, я часто ездила с отцом на его работу, а потом шла в расположенную в паре кварталов оттуда местную библиотеку и целый день проводила там среди стеллажей с книгами.

Мне казалось удивительным, что в библиотеке можно бесплатно брать и читать книги. Это походило на кражу, а меня уже в том нежном возрасте неудержимо влекло к воровству. Я познакомилась с библиотекарями и попыталась убедить их, что я такой ненасытный читатель, что они могли бы в виде исключения отказаться от ограничения в десять книг за один раз на один читательский билет. Когда мне сказали, что это невозможно, я просто украла у родителей, братьев и сестер читательские билеты и стала брать книги якобы для них. Я была так рада, что махинация удалась, что забыла о чтении и сосредоточилась на добыче книг. Возвращать их не хотелось, это было бы непродуктивно. Вместо этого я стала копить их в своей комнате. Книги были удачными трофеями, добытыми у ничего не подозревавших библиотекарей. Теперь ничто не могло меня остановить.

Приблизительно через месяц из библиотеки стали приходить официальные письма, адресованные мне, братьям, сестрам и родителям. Все они задолжали книги и должны были заплатить штраф. Родителям не понадобилось много времени, чтобы установить, кто виновник неприятностей. Я же не понимала, что у библиотеки есть средства заставить недисциплинированных читателей подчиняться правилам.

Родители не стали на меня сердиться. Они, видимо, просто решили, что я так увлечена чтением, что откусила кусок и не смогла его проглотить. Родители сказали, что я должна отработать штраф, а это означало, что мне предстояло сто раз вымыть посуду по 50 центов за каждый раз. Такая перспектива меня совсем не привлекала, потому что я не считала справедливым наказание за добросовестную ошибку (добросовестность, по моему мнению, в данном случае заключалась в том, что я играла по одним правилам, а выяснилось, что они совершенно иные). Я не считала неприятность концом своих комбинаций и попыталась найти выход из положения.

– Ты же можешь просто выписать чек, – сказала я отцу.

Я уже видела, как он в других случаях выписывал чеки, чтобы оплатить разные вещи. Я уже знала, что такое деньги, и чеки казались мне очень удобной штукой, избавляющей от необходимости платить. Папе пришлось объяснить, что чек – тоже деньги, но лежащие в банке. Я была сильно озадачена. Мой семилетний мозг не смог придумать ничего лучше, чем попросить доллар за каждое мытье посуды. Я поняла, как работает правосудие: есть правила и есть последствия; если ты нарушаешь правила, то отвечаешь за последствия своего нарушения.

Мне стоит объяснить, почему это было первое столкновение с правосудием. Конечно, меня наказывали за проступки и раньше, но эти наказания были формой морального осуждения и поэтому не имели в моих глазах особого значения, и я игнорировала их как непредсказуемую цену за возможность нормально жить. Ситуация с библиотечными книгами оказалась совершенно иной. Родители не рассердились. Никакого морального осуждения я не чувствовала. Уплатить штраф – разумное и объяснимое следствие отказа возвратить книги в положенный срок. Необходимость для всех, включая меня, платить штраф побуждала вовремя сдавать книги, а это способствовало их быстрому обращению и означало, что я смогу скорее получить нужную мне книгу. Такая справедливость имела смысл, в отличие от моральных суждений, которые для меня ничего не значили.